Ал. Платонова - Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]

Все в доме варяга относились к обеим женщинам с любовью и лаской.

В какой–то совершенно новый мир попала Светлана. В маленьком домике Феодора так все было не похоже на то, что она видела у отца. Пиров и собраний у него не было. Правда, приходили к нему друзья, но они или пели гимны в честь Христа, или говорили о своей вере, или молились за князя Владимира, чтобы Бог просветил его разум. И все они были дружны между собой; все, как родную, приняли и Светлану.

Собственная семья Феодора была невелика: он да жена, тихая, кроткая женщина, вечно занятая работой, да сын, мальчик лет двенадцати. Звали его Иоанном. И его тоже нельзя было видеть без дела, но у него было еще и одно особенное занятие: отец Адриан, сам грек, родом из Царьграда, научил его читать по–гречески, и Иоанн не расставался с книгой, из которой потом всем рассказывал, как Христос жил на земле, как Он людей учил добру, какие чудеса творил, как пострадал и умер за людей на Кресте.

Любила слушать Светлана эти рассказы, и любовь ко Христу все сильнее и сильнее разгоралась в ее душе.

Часто приходил и Всеслав в дом боярина. И он, и вся семья его уже приняли христианство. И почти всегда говорил он с Феодором об одном и том же наболевшем вопросе.

— Когда же ты скажешь ей? — спрашивал Всеслав, когда однажды вечером сидели они на крылечке дома и смотрели, как жена боярина загоняет гусей во двор.

— Когда? — задумчиво повторил Феодор. — Да и как я скажу ей? Не вынесет еще она: слаба очень.

Всеслав помолчал.

Можно ли было в самом деле сказать Светлане, что уже шесть дней, как умер Дулеб? Отравил его вероломный Янко, а случилось все не без рук Люта. Так Дулеб, умирая, и говорил: «Люта это дело». Можно ли было сказать ей, что в последние минуты был у него в избе христианский священник, крестил его, и умер Дулеб христианином? И Феодор, и Всеслав — оба помнят тот день, когда стояли они около умирающего. Исхудалый и бледный лежал Дулеб на сырой соломе и завещал им: — Передайте князю, что оклеветали меня. Не замышлял я измены, не думал о престоле киевском. И ты, боярин, о Светлане моей позаботься. Рогдай в походе теперь… Вместо отца будь ей. Пусть веру Христову примет!

Он говорил с трудом, задыхаясь, но Феодор уловил все его слова.

— Прощаешь ли врагу своему? — спрашивал отец Адриан, наклоняясь к самому лицу умирающего.

— Всем прощаю… — чуть слышно отвечал Дулеб.

Старческая рука священника легла на голову умирающего, и, благословив его, отец Адриан вышел из избы. За ним вышли и Феодор, и Всеслав.

А на другой день Дулеба похоронили.

— Как же сказать ей все это? — повторил Феодор.

— Что сказать, боярин? — раздался вдруг за ними голос Светланы, и они увидели девушку, похудевшую после болезни, едва держащуюся на ногах.

Она подошла к ним совсем близко, и в ее синих, глубоко запавших глазах Феодор увидел слезы.

— Ты знаешь, что с ним. Скажи, боярин! — умоляюще глядя на Феодора, проговорила Светлана.

Тень пробежала по лицу варяга; Всеслав встал и ушел.

— Садись, — проговорил Феодор, усаживая девушку рядом с собой.

— А можешь ли ты все узнать? — спросил он, когда Светлана успокоилась от охватившего ее невольного волнения. — Могу, боярин, — твердо проговорила Светлана.

— Ну так вот… Отец твой ушел туда, к Христу Богу. — Он указал ей рукой в безоблачное синее небо и рассказал все подробно.

— Где похоронили его? — спросила Светлана, когда он кончил.

И боярин удивился тому, как твердо выговорила она эти слова, хотя даже губы ее побелели.

— Почти рядом с курганом твоей матери. И над его могилой стоит крест. Если бы я не боялся, что тебя заметит Лют, я бы свел тебя туда…

Светлана хотела что–то сказать, но силы изменили ей, и, припав головой к плечу боярина, она беспомощно, горько заплакала.

— Господь да утешит тебя, дитя мое, — тоже сквозь слезы проговорил Феодор.

С этого времени тоже прошло уже несколько недель.

Осиротела Светлана, и сердце ее теперь еще больше тянулось к той вере, какую принял перед смертью отец.

Феодор боялся, что если она будет жить в городе, то Лют отыщет ее, и поэтому чаще всего она уходила к старичку–священнику, в лес, к развалинам ветхой христианской церкви, где собирались христиане для богослужения.

Придет она к отцу Адриану, послушает его тихие, ласковые речи, и спокойнее становится у нее на душе. И кажется ей, что не умер отец, не навсегда расстался с ней: придет час, когда она опять увидит его. — О чем задумалась, девонька? — спрашивал отец Адриан, глядя на ее печальное личико.

— Об отце и о Рогдае думаю, — отвечала она.

— Отец у Господа, а Рогдая Господь сохранит; верь в это…

И Светлана верила.

Было утро.

Светлана встала рано, едва взошло солнце. Отец Адриан еще спал, потому что всю ночь молился… Осторожно, чтобы никого не разбудить, девушка вышла из домика.

В рощице было тихо, только где–то вверху чирикали птички. Сбегала Светлана к ручью, умылась и пошла бродить по лесочку.

Солнце поднималось все выше и выше, грело землю, и понемногу просыпалась жизнь. Где–то раздалось блеяние овец, где–то послышались голоса людей и затихли.

— Светлана, касаточка моя… где ж ты, птичка ранняя? — раздался вдруг знакомый голос, и девушка, обернувшись на него, увидела Вахрамеевну.

Старушка, запыхавшись, пробиралась сквозь чащу.

— Не спится, мамушка!.. — отвечала Светлана, идя ей навстречу.

— Все о суженом думаешь? Да, сказывают, вернулся князь–то… Уж несколько дней здесь живет… И Рогдай, поди, с ним вернулся. Небось, дитятко» живехонек он…

— Неужели вернулся? — Лицо Светланы вдруг оживилось и просияло. Грусть об отце и женихе точила ее сердце, и, как ни хорошо жилось ей у христиан, душа ее все болела и болела. И теперь только на минуту вспыхнула в ее сердце надежда, что Рогдай жив, и тотчас погасла: кто знает, может быть, сложил свою голову на бранном поле. Но если князь вернулся, то хоть бы в Киев скорей!

— Пойдем, мамушка, к боярину Феодору… Может, узнаем что…

— Боязно, родная!.. Как бы злому этому коршуну–то ты на глаза не попалась… Ужо я одна схожу… — отвечала Вахрамеевна.

— Нет уж, мамушка, и я пойду… Да и по боярину, по всему дому его я соскучилась… Вот батюшка благословит, и пойду.

Отец Адриан стоял на молитве, когда вошла к нему Светлана. Его лицо было обращено к востоку, руки сложены на груди. Девушка невольно залюбовалась выражением его лица: так было оно прекрасно и вдохновенно. Когда он кончил молитву, она подошла к нему:

— Благослови, батюшка!

— Господь да благословит тебя. Видишь, день–то какой! Благодать Божия… Ночь прошла, опять светло, тепло, радостно… Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, показавшему нам свет! — проговорил отец Адриан и благословил Светлану.

Она сказала ему о своем желании идти в город. Он посмотрел на нее долго и внимательно, потом ласково улыбнулся и еще раз благословил. — Ну, иди с Богом… Да скажи боярину, чтобы сегодня вечером пришел: молитва у нас будет в храме… Поблагодарим Господа за удачный поход князя, — сказал он.

В полдень и Светлана, и Вахрамеевна были уже в городе. Стараясь никому на глаза не попадаться, они быстро–быстро шли боковыми улицами к дому варяга, как вдруг до них донеслись чьи–то дикие крики:

— Подавай нам сына!

— Боги требуют отрока!

— Принесем жертву Перуну! — крики росли, потрясали воздух и сливались в безобразный стон…

Вдруг всё стихло. И в наступившей тишине раздался спокойный, властный голос:

— Нет, не быть этому! Не боги у вас, а дерево, ныне целое, а завтра истлевшее; они не едят, не пьют, не говорят, а сделаны руками из дерева; Бог — Один, Которому служат и поклоняются греки. Он сотворил небо и землю, звезды и луну, солнце и человека! А ваши идолы что сотворили? Сами сотворены они. Не дам сына моего бесам.

— Боярин!.. Это его голос! — вскрикнула Вахрамеевна.

Светлана ничего не могла сказать: лицо ее побледнело, как у мертвой, и на нем застыло выражение ужаса. Не отвечая старухе, она бегом бросилась во двор дома.

Страшная картина представилась ее глазам.

На крыльце стоял боярин. Величавая, благородная фигура его выражала полное спокойствие, и такое же спокойствие в каждой черточке его лица. Перед домом бушевал народ, кулаки потрясали воздух, но он как будто не видел этого. Он смотрел куда–то поверх этой толпы и, казалось, видел доступное лишь ему одному. Светло и радостно было его лицо. Рядом, прижавшись к нему всем телом, стоял Иоанн. Мальчик дрожал, и лицо его было испуганно, но глаза тоже светились каким–то особенным светом и были полны решимости…

— Господи! Ты все можешь! Спаси их! — вне себя вдруг воскликнула Светлана, привыкшая за это время молиться Христу. Но ее крик замер, потонул в общем яростном гуле: